Немного Цоя в жарком августе или от добра добра не ищут
В простенке между бывшим радиомагазином (а ныне салоном для новобрачных «Соло») и квартирой Марфы Васильевны Зильберштейн притулился магазинчик с огромной нескромной вывеской - «Ремонт ноутбуков, телефонов, а также другой электроники. Замена батареек, пульты для видеотехники, и прочая электрическая мелочь». Уже три года Михаил владел им единолично - был главным инженером, техником и бухгалтером этого маленького бизнеса, и дела шли вполне успешно.
Магазинчик радовал еще и очень удачным расположением: через дорогу находился офисный центр, в паре кварталов начиналась новая застройка многоэтажными домами, а улица вела к техническому университету, главному городскому институту Туманова. Студенты, домохозяйки и офисные работники постоянно заходили к Михаилу, с проблемами, касавшимися всяческой мелкой околокомпьютерной техники.
Да и сама жизнь Михаила была вполне себе приятной, как в финансовом, так и в личном плане. Неплохая квартира, кругленький счет в банке, и милая девушка Маришка, (которой он второй год собирался сделать предложение) составляли вполне весомый капитал его жизни.
Дни шли один за другим, одинаковые, как таблетки батареек в блистере упаковки. Прибыль радовала карман, солнце светило, девушки улыбались, но в душе Михаила незваными квартирантами поселились неясные тоска и грусть. Чего-то не хватало, чего-то теплого и радостного, что осветило бы жизнь ярким светом, заставило играть новыми красками бытие.
Однако, каждое утро Михаил приходил в свой магазин, садился на свое рабочее место и… все повторялось снова и снова.
Наискосок через улицу от магазинчика Михаила находился тумановский аналог «стены Цоя». В девяностом году, когда погиб Цой, таких улиц, переулков, «стен» и арок появилось на просторах страны неисчислимое множество. Впрочем, вскоре большинство из них погибло благодаря ремонтам бизнесменов и городских администраций, но некоторые, такие как тумановская, продолжали жить.
В местном варианте это была низкая и узкая арка в двухэтажном доме дореволюционной постройки. Арка уходила глубоко, и лишь еле видная угловая серая стена в конце обозначала поворот во двор. Дом уже неоднократно ремонтировался, однако «стена» оставалась именно такой, какой и появилась на свет - с надписями «Цой жив!», цитатами из песен и портретами разной степени удачности исполнения. Когда погиб Цой, Миша был маленьким пацаном, но до сих пор помнил, как старший брат приводил его сюда и вместе со своими друзьями пел песни «Кино».
Постоянно в арке, как у «стены Цоя» в Москве, никто не тусовался. Местные фанаты предпочитали в обычные дни работать и приходили помянуть Цоя лишь в день его гибели. Но даже в этом случае в арку никто не заходил и новых надписей не добавлял, ибо это было неприлично. Что писать, коли все уже написано до нас.
Фанаты, которых было не так уж много, затаривались пивом и, сидя в соседнем сквере, пели песни и культурно отдыхали. Сам Михаил фанатом не был, к их компании не присоединялся, но песни Цоя ему нравились, и он иногда присаживался после закрытия магазинчика на лавочку неподалеку и, попивая честно заработанное пиво, слушал.
Группа крови - на рукаве,
Мой порядковый номер - на рукаве.
Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне:
Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве.
Пожелай мне удачи, пожелай мне удачи!
И представлял себя Михаил не обычным ремонтником-продавцом, а героем, вышедшим на бой. От этого что-то ворочалось в душе, подогретой пивом, и жизнь, казалось, давала новый шанс.
С арки все и началось.
Михаил любил работать над ремонтом аппаратуры у окна, выходящего на улицу. Иногда, если что-то в ремонте не клеилось или отсутствовали клиенты, бездумно глазел на прохожих и машины, засевшие зимой в сугробах или разбрызгивающие лужи летом. В результате наблюдений он заметил, что в арку практически никогда и никто не сворачивал.
А тех, кто сворачивал, Михаил никогда потом в Туманове не видел. Не то, чтобы Туманов был деревней, но и большим назвать его язык не поворачивался. Многих жителей города, по крайней мере, центра, Михаил знал в лицо и периодически встречал на улицах. Да и домик был не ахти какой посещаемый, первый этаж занимали магазины а второй – скучная строительная контора с дурацким названием «Спецтепломонтаж».
Однако, и сотрудники «Спецтепломонтажа», которых Михаил успел за три года изучить, как и их немногочисленных клиентов, и продавцы магазинов, знакомые Михаилу по ежедневным покупкам, проходя по улице, всегда обходили дом полностью и заходили с противоположной стороны двора, не сворачивая в арку.
Несколько раз он замечал странный свет, похожий на гаснущий отблеск фар, удаляющийся под свод тоннеля, как будто машина сдавала туда задним ходом.
Арка была узкой - машине еле-еле протиснуться, - и выходила в скучный и пыльный заросший скверик. Михаил там изредка проходил и видел, что машины поставщиков магазинов всегда подъезжают с той стороны здания. И, что самое подозрительное, он не заметил там никакого выезда из арки. Судя по взгляду с улицы - ее узкий тоннель сворачивал под прямым углом и мог быть прикрыт со двора … Но все же это было странно. Странно и загадочно.
День начался так себе. Сначала в почтовом ящике обнаружился конверт из налоговой, с распечаткой новых пошлин и сборов. Затем замок на двери магазинчика упорно не хотел открываться. Потом позвонила Маришка и, плача, сообщила, что уходит от Михаила «потому что он не любит ее и не хочет на ней жениться». После этого заявилась склочная Марфа Васильевна Зильберштейн, и на основании того, что Михаил «облучает её скрозь стену излучением сотовых телефонов», взяла с него обещание починить ее цветной «Рекорд», произведенный еще в СССР. В общем, день совершенно не задался. Вдобавок на улице стоял жаркий август, а кондиционер периодически сдыхал.
К концу дня совершенно одуревший от событий и жары Михаил решил расслабиться, и, вытянув из холодильника банку ледяного пива, включил приемник. Тот голосом диджея любезно сообщил ему, что сегодня пятнадцатое августа, годовщина гибели Цоя, что сегодня весь день посвящен песням группы «Кино», и он, диджей, предлагает продолжить эфир «Невеселой песней». На словах «Мы сидим у разбитых корыт и гадаем на розе ветров, а когда приходит время вставать, мы сидим, мы ждем», Михаил сломался. Он встал, на негнущихся ногах вышел из-за прилавка, пересек крохотный торговый зальчик, и, повесив табличку с надписью «Закрыто», запер магазин.
Улица была пустынна. Несмотря на вечер рабочего дня и знаменательную дату - ни одного прохожего, ни одной машины, ни одного фаната в скверике. Лишь где-то вдалеке, у площади 50-летия Октября виднелась одинокая фигура, еле бредущая по жаре. Михаил вздохнул, и вдруг его посетила странная и пугающая мысль.
«Надо свернуть в арку».
Мысль неотвязно преследовала Михаила, пока он мелкими шажками пересекал проезжую часть и подходил к входу.
Из арки почти ничем не пахло (что было странно для знакомого по ранней юности с запахом подворотен и переулков Михаилом). Разве что запах влажных оштукатуренных стен и почему-то легкий запах корицы. Где-то в глубине, едва различимый, виднелся поворот тоннеля, слабо освещенный странным моргающим светом. Знакомые еще с детства надписи украшали стены. Настойчивая мысль свернуть в арку почти совсем ушла из его головы, но тут взгляд Михаила наткнулся на надпись: «Эй, прохожий, проходи. Эх, пока не получил.»
И он шагнул вперед.
Следующим, что он увидел, были слова, намалеванные почти в пол-стены и уходившие вглубь тоннеля. - «Перемен требуют наши сердца!»
И в ушах зазвучала музыка и голос Цоя.
Вместо тепла зелень стекла,
Вместо огня дым.
Из сетки календаря выхвачен день.
Красное солнце сгорает дотла,
День догорает с ним.
На пылающий город падает тень.
Шагать под песню было удобно. Тоннель арки ничуть не пугал своей длиной, выход маячил где-то впереди тусклым моргающим огоньком. Уютный полумрак и слова, знакомые с детства, окружали его и дарили покой. Он шагал и ждал поворота.
Электрический свет продолжает наш день
И коробка от спичек пуста.
Но на кухне синим цветком горит газ.
Сигареты в руках, чай на столе,
Эта схема проста.
И больше нет ничего, все находится в нас.
Электрический свет был где-то там, впереди. А кухня… Михаил вспомнил старую кухню, на которой он, в школьные годы, сиживал с друзьями долгими ночами. Все было именно так, как пелось в песне.
Мы не можем похвастаться мудростью глаз
И умелыми жестами рук,
Нам не нужно все это, чтобы друг друга понять.
Сигареты в руках, чай на столе,
Так замыкается круг.
И вдруг нам становится страшно что-то менять.
Михаилу было не страшно «что-то менять», он давно был готов поменять, вот только не знал - что и как. Одно он почему-то знал точно. Когда он свернет и выйдет из арки - жизнь изменится. Жизнь станет другой. Более важной и значимой. Пойдет по другой колее.
Вот и финал песни. Стук барабана и последний отзвук электрогитары. И конец тоннеля.
Навалилась вязкая и липкая тишина. Михаил стоял и смотрел на угловую стену. Странно было видеть почти необработанные гранитные булыжники, из-под которых сочилась вода. От стены веяло древностью, Ильей Муромцем и крепостями далеких предков. Освещалась она невидимым из-за угла светильником, больше всего это напоминало теплый желтый свет от старых фонарей с тарелочными эмалированными плафонами, висящими на проводе, виденных Михаилом в глубоком детстве. Только свет был прерывистый и создавалось ощущение, что светильник, там за углом, качается на проводе. Ему даже почудился скрип.
Пора бы и свернуть. Он сделал шаг и свернул за угол.
Яркий ослепляющий желтый свет ударил его по глазам и на миг ему почудилось, что он находится на гигантском барабане с кучей секторов
- «Сектор Приз на барабане!» - мелькнула глупая мысль и погасла, так же как погасло и ощущение нахождения вообще где-нибудь. Он был нигде.
Совсем нигде.
И снова яркий ослепляющий свет.
Перед глазами плыли огни, в руки кто-то настойчиво пихал какой-то предмет и чей-то голос бубнил в ухо.
- Ну что, братан, берешь в ремонт? Только учти починить надо срочно. Дела у меня. Ну, так как? Эй, парень… да что с тобой?
Он находился в своем магазинчике, в своем любимом кресле. По ту сторону прилавка стоял невзрачный мужичок и пихал ему в руки старенький ноут.
- Да вот я и твою бумажку уже заполнил, и задаточек вот. Давай вписывай остальное, подмахивай да побегу я – дела, говорю.
- Да-да. Беру.
В полном отупении Михаил заполнил необходимые поля, отдал квитанцию клиенту и выпроводил его. Закрыв дверь (теперь уже изнутри) и снова повесив табличку «Закрыто» он вернулся на свое место. Мельком взглянул через окно на арку. В глубине ее мелькнул отблеск того самого желтого теплого света и пропал, как не бывало.
Он нашарил в глубине нижнего ящика стола бутылку коньяку, налил полчашки, выпил, налил снова и снова выпил.
В голове яркими обжигающими искрами метались мысли о собственной никчемности, о том, что он даже не смог свернуть со своего пути, что он не стал последним героем, что ему никогда не закрыть дверь…
Но он же пытался, он шагнул… и снова вернулся обратно. К своим мелким и ненужным никому делам. К дням похожим один на другой. Было очень и очень обидно и грустно.
Зажужжал смской телефон. От Маришки пришло сообщение. «Мишенька, прости за утренний звонок. Давай встретимся и поговорим. Я люблю тебя!».
Это придало его мыслям более позитивный настрой. Выпив еще коньяку, он вытащил злополучный конверт из налоговой, перечитал, и понял, что проблема вполне решаема. И с остальным он что-нибудь придумает и справится сам.
Черт с ним, что его вернуло обратно, в исходную точку, в начало пути. Пусть дальнейшая его жизнь не будет жаркой битвой и покорением высот и глубин. Здесь и сейчас его место. Здесь и сейчас его поле битвы. Здесь и сейчас его вершины и глубины, которых он уже достиг и достигнет сам в дальнейшем. И не так плохи, эти, уже достигнутые вершины.
Ну а дальше… Дальше будет видно. Может быть когда-нибудь, став другим он снова попытается. А сейчас важнее настоящее.
Приемник что-то мурлыкал, Михаил прислушался.
После красно-жёлтых дней
Начнётся и кончится зима.
Горе ты мое от ума,
Не печалься, гляди веселей.
И я вернусь домой
Со щитом, а, может быть, на щите,
В серебре, а, может быть, в нищете,
Но как можно скорей.
Он улыбнулся словам песни, насвистывая, взял принесенный ноут и принялся снимать крышку.
- В конце концов, - заключил он свои размышления вслух – от добра добра не ищут!